Поэзия (1795-1848) - Никита [ИАКИНФ] Бичурин

После долгой разлуки впервые увидев земли России, Иакинф не смог удержать свои чувства: «Благословенный край!— говорил я в радостном упоении чувств,— ты первый приветствуешь меня после долговременной разлуки с отечеством!»

Какое нежное и святое это слово «отечество»! Оно призывает нас к подвижничеству, исполнению своего сыновьего долга. Но подвижники — народ честный, гордый, не терпящий унижений, отсюда и мало приспособленный к дипломатической борьбе. Поэтому во все эпохи «подвижничество — это всегда драматизм, коллизия, конфликт, сопротивление движения — рутине, света — тьме, честности — комформизму» (Правда, 1988, 18 апреля).

Колоссальная трата энергии Бичурина в работе над китайскими переводами в высших кругах не получила соответствующей оценки. Его подвижничество осталось не только невостребованным, но осужденным. Униженный и оскорбленный таким обращением к себе архимандрит предпочел гордое молчание, не удостоив ответом вопросы суровых членов синода (к тому времени среди них не было его защитника Амвросия). Как пишет Н. Адоратский, «высшее духовное начальство строго отнеслось к о. Иакинфу и подвергло его наказанию главным образом за противление власти, выразившееся в его отказе дать какие-либо объяснения на обвинения его в разных проступках».

Убежденный в своей правоте, вольнодумный монах [12] предпочел монастырскую тюрьму, тем самым сохранил в себе чувство достоинства, честь, мужество и терпение. Он знал себе цену («я один сделал в пять крат более, нежели вес прошедшие миссии в течение ста лет успели») и с теплой надеждой верил, что в его многолетием труде нуждаются лучшие сыны отечества. Не пресмыкаясь, сохраняя даже в Валаамской тюрьме гордую осанку, он терпеливо переписывал привезенные из Китая рукописи, подготовил их к изданию («Описание Тибета», «Записки о Монголии», «Описание Чжунгарии», «Описание Пекина», «История Тибета и Хухунора», «Историческое обозрение ойратов или калмыков» и т. д.). Его усердием н терпеливым трудолюбием руководило не стремление к славе, а научная честность и любовь к науке. «Всего более страшусь,— писал ученый к Е. Ф. Тимковскому из монастырской тюрьмы,— остаться виноватым перед потомством — даже в непроизвольных погрешностях».

Это было его убеждением, его верой. Смысл своего существования он видел в преданности Науке, а все остальное (непризнание, монастырское одиночество и т. п.) считал несущественной стороной своего бытия. Таким был Бичурин, великий Подвижник России первой половины XIX в.

4. «О сколько ждем открытий чудных...»

О Бичурине востоковед Н. И. Веселовский писал, что с 1826 г. начинается его «неутомимая литературная деятельность, изумившая не только русский, но даже и иностранный ученый мир». Русский писатель Н. Полевой призывал брать пример с этого трудолюбивого ученого и литератора: «Не должно ли сказать, что о. Иакинф должен быть поставлен в пример всем нашим литераторам и ученым людям».

Почему труды ученого монаха вызвали особый интерес прогрессивной интеллигенции России того времени?

После трагического восстания декабристов русская интеллигенция стала искать новые пути преобразования общества, что вызвало повышенный интерес к истории. Возросшее к тому времени национальное самосознание россиян требовало нового определения их исторической миссии в противостоянии «Восток — Запад». Большую часть интеллигенции перестала удовлетворять европоцентристские идеи и теории, она пристальнее взглянула в историю самой России (в те годы особой популярностью [13] пользовалась «История государства Российского» H. M. Карамзина) и в мир Востока в целом.

Как пишут исследователи, одним из идейных отцов декабризма являлся Вольтер. Французский просветитель XVIII в. ратовал за изучение истории культуры, искусства, ряда экономических явлений. В области историографии он призывал отказаться от европоцентризма и в своем «опыте о всеобщей истории» стремился охватить историю неевропейских народов мира. В некоторой степени он даже идеализировал эти страны, в частности, Китай. «Государственный строй их поистине самый лучший, какой только может быть в мире,— восхищался Вольтер политическим устройством китайской империи,— единственный, который основан на отеческой власти; единственный, при котором правитель провинции наказуется, ежели, покидая свой пост, он не удерживаем народом».

Китайский политический строй идеализировал и Н. Я. Бичурин, за что он подвергся справедливой критике В. Г. Белинского. Но взгляды французского энциклопедиста ученый монах разделял не только за это. Востоковед был ревностным сторонником идей российского Просвещения XVIII в., а последнее провозглашало равноправие народов. Его горячим сторонником был и первый наставник Бичурина, который в 1800 г. на свои средства выпустил «Краткий катехизис» Е. И. Рожанского на чувашском языке. А его предшественник В. Пуцек-Григорович сопроводил первую чувашскую грамматику (СПб., 1769) следующими словами: «Когда многие для разных причин желают знать языки не только ближних, но и отдаленных, не только нынешних, но и прежде бывших народов: то кольми паче надлежит нам стараться довольно узнать языки тех пародов, которые между нами обитают, и составляют часть общества нашего. Не одно нас любопытство, но и польза к тому поощрять должна, которая очевидна всякому, кто с ними обращается».

В Казанской семинарии Бичурин напитался не только просветительскими идеями своих учителей, но и эстетической системой просветителей, прежде всего Вольтера. Очевидно, с его творчеством ученый ознакомился в период изучения французского языка, т. е. последние годы пребывания в семинарии. В его стихотворениях и одах мы легко узнаем просветительские взгляды Вольтера: в них прославляется разум, воспевается «провещенный иерарх» (у Вольтера —«просвещенный монарх»).

Среди бумаг Бичурина, поступивших после его смерти [14] в библиотеку Александро-Невской лавры, не так давно найдена рукопись перевода «Генриады» Вольтера на русский язык. По словам исследователя А. Н. Хохлова, на ней «сохранились многочисленные пометы и варианты русского стихотворного перевода Н. Я. Бичурина».

Поэтическим творчеством, главным образом переводами, ученый монах занимался и в зрелые годы. (В 1830 г. Пушкин писал, что «переводчики — почтовые лошади просвещения».) Как известно, эстетика просветителей не только противопоставляла поэзию науке, но, напротив, «создала образцы того, что в XIX в. получило наименование «научной поэзии» (М. П. Алексеев).

Афоризм древних римлян («Где жизнь, там и поэзия»), ставшая главнейшим тезисом теории реализма Н. И. Надеждина, был близок духу Бнчурина. Предмет вдохновения он находил «прежде всего в человечестве, его деятельности и его истории», т. е. «в реальной земной действительности» (В. Г. Белинский). «Я привык писать одно дельное, высказывать откровенно, и притом в коротких словах,— писал Бичурин.— Пустое многословие может иметь место только в сказках, называемых повестями, где вымысел составляет подлинность вещи; в повествовательном же описании важных исторических вещей перемена слов и выражений может произвести сбивчивость в понятиях...»

Отрицая жанры западноевропейской беллетристики, он предпочитал очерки и зарисовки, которые, на его взгляд, лучше изображали жизнь россиян. «Сколько сокровищ непочатых, сколько источников нетронутых хранит в себе паша нескончаемая Россия...» — восхищался ученый-литератор, тем самым напоминая своим соотечественникам о патриотическом долге перед отечеством. Его поддержал великий критик В. Г. Белинский. «При этой качественной бедности... у нас совсем нет беллетрических произведений, которые бы в форме путешествий, поездок, очерков, рассказов, описаний, знакомили с различными частями беспредельной и разнообразной России... — писал русский критик.— А сколько материалов представляет собою для сочинений такого рода огромная Россия!»

Будучи человеком с идеями из XVIII в., Бичурин быстро находил общий язык с деятелями русской культуры разных направлений. Он имел хорошие отношения с такими московскими литераторами, как Н. И. Надеждин, Н. А. Полевой, К. А. Неволин, Ю. Венелин, Д. П. Ознобишин и др. В литературных салонах Петербурга наш [15] земляк общался с И. А. Крыловым, И. И. Панаевым, А. В. Никитенко, там же он подружился с декабристом Н. А. Бестужевым. По воспоминаниям М. П. Погодина, в гостиной В. Ф. Одоевского «сходились веселый Пушкин и отец Иакинф с китайскими сузившими глазками...»

Исследователи считают, что А. С. Пушкин мог познакомиться с Н. Я. Бичуриным в июне 1827 г., когда поэт впервые после ссылки появился в Петербурге и посетил семью Карамзиных. Там 6 июня он встретился со своим давним знакомым П. Л. Шиллингом, который и мог познакомить Пушкина со знаменитым востоковедом, в освобождении которого он принимал активное участие. По словам Д. И. Белкина, «в отношениях Пушкина к Бичурину, особенно в начальный период, было одно обстоятельство, которое необычайно сближало их: и поэт, и ученый были возвращены из «мрака заточенья».